18. Цивилизация построила июль: на жёлтых кольцах чёрная смола
Тимоти Мортон замечает:
«Гипер-объект похож на город: действительно, такой город, как Лондон, является хорошим примером гипер-объекта. И города, и гиперобъекты наполнены странными улицами, заброшенными переходами, глухими переулками и скрытыми промежуточными зонами» [8].
Каин, первый из людей завистник, убийца и лжесвидетель, обречённый Богом на бесконечный неуют, стал и первым из людей, кто зафиксировал центр юного, подвижного мира, пригвоздив его где-то в земле Нод, в первом земном городе Енох, — и мир немедленно состарился, окостенев и остановившись. Так произошла первая в иудеохристианской истории ретерриториализация, и её совершил человек. Город Енох был построен на фундаменте упрямого неповиновения — Каин, что называется, буквально «упёрся». Окоченение быстро распространилось по телу планеты, и сейчас мы живём на карте, прибитой к территории множеством гвоздей-городов.
Однако, замечают Делёз и Гваттари, никакой акт ретерриториализации никогда не является полным или окончательным, но всегда запускает сложную осцилляцию дальнейших детерриториализаций и ретерриториализаций, так что и город Енох (вероятно, уничтоженный во время проведённой Богом тотальной детерриториализации, которую мы условились называть Всемирным потопом), и совокупность всех остальных городов, бывших и будущих, разрушенных и строящихся, больших и малых, земных и небесных — оказываются конструкцией малоэффективной и даже тщетной.
Концепция гиперобъектов, предложенная Тимоти Мортоном, относится к сущностям настолько протяжённым во времени и пространстве, что они бросают вызов традиционным представлениям о том, что такое вещь вообще.
Когда мы говорим о городе, как о «рукотворном гиперобъекте», мы имеем в виду нечто, созданное людьми, но вышедшее из-под нашего контроля и понимания по причине своих огромных масштабов. Города — это наши големы, гиганты сложности, которые переросли своих создателей. У них есть своя жизнь и своя логика, которые часто действуют независимо. Город можно познать, но никогда нельзя понять до конца.
По сути, город, каким его видят наши осы, — это лиминальное пространство, одновременно тревожное и волнующее, промежуток между известным и неизвестным. Жизнь в городе — это постоянное ожидание геотравмы (термин Рэя Брассье). Город огромен и сложен и потому всегда находится на грани какого-то сбоя, будь то физическая катастрофа, социальная или техногенная, или ракетная атака. Потенциал геотравмы города является симптомом его реальности как объекта в хармановском смысле: каждый объект обладает изъятой из нашего доступа суверенной автономией, которая проявляется, причём часто неожиданным и разрушительным способом, когда мы пытаемся контролировать или понять его.
Город как гиперобъект проникает в нашу повседневность, заявляя о своём присутствии способами, которые порой остаются незамеченными. Эта «липкость», как называет её Мортон, означает, что гиперобъекты вклеиваются в нашу жизнь, влияя на нас таким образом, что мы не можем от них избавиться или игнорировать: гиперобъект находится не где-то там, отдельно от нас, он — здесь, вплетён в наше существо, формирует нашу жизнь, ускользает от контроля и понимания.
Мортон описал гиперобъект как нечто настолько огромное, что оно изъято из нашего непосредственного опыта, потому что мы малы. Но и нечто крошечное мы не можем постичь, потому что слишком велики, — а значит, гиперобъект может быть и микроскопическим. И огромные, и мизерные сущности гиперобъектны в силу запутанности сетей отношений, в которых они участвуют, и ввиду того, что мы никогда не видим их непосредственно, а только в проявлениях и эффектах.
Взлетая над городом, оса уменьшается для тех, кто остался внизу; в свою очередь, оставаясь внизу, уменьшается и нелетающий горожанин. Так оса, сколь бы это ни было парадоксально, становится соразмерной всему тому, что осталось внизу и стягивается в математически малую точку. Стремительно и молча летящая на большой высоте с закрытым лицом оса совлеклась всех своих наземных тел: физического, дискурсивного, социального, административного — потому что стала им несоразмерна. Она быстрее и выше, она не оказывает давления на поверхность асфальта, она не занимает места, её невозможно окликнуть по имени. Но и город внизу лишился всех привычных качеств: он не твёрд, он далёк, он безлюден, его улицы никак не называются, он лиминален. Его онтологический стержень, каинов гвоздь, выдернут из него и лежит в нагрудном кармане левитирующего сомнамбулы. Пара «оса и город» — это гипосубъект плюс гиперобъект, но в равной мере и гиперсубъект плюс гипообъект: их отношения вложенности взаимны и обратимы.
Оса встроена в Надмосковье — но и Надмосковье влипло в неё изнутри — взлетая, оса берёт с собою в полёт точку консолидации своего мира, свой город, свой надгород и его гиперобъектную природу. Город — гиперобъект, содержащий осу, но и оса — гиперобъект, содержащий город. Город никогда не доступен нам целиком — в каждый момент мы знаем о нём лишь то, что договорились между собой сейчас рассказать нам о городе ассамбляжи содержащихся в нём объектов (улиц, домов, горожан, полицейских, велосипедов, дождя, проводов, ворон, голубей, автомобилей, туч). Но и осиный рой никогда не открыт городу в целом — ввиду своей подвижности, децентрализованности, нелокальности. И даже отдельная оса никогда не доступна в целом. Она то взлетает, то приземляется, то присоединяется, то сепарируется, она безымянна, она прячет лицо, она запрещена, но ей нечего вменить.
Строительство первого города было актом ослушания: Богу не нравится, когда карту прибивают гвоздями к территории, — возможно, разработанная Богом для Каина программа изгнания и номадизма была направлена на исцеление (в том же смысле, в котором смертность человека, в соответствии с христианским учением о спасении, делает возможной ликвидацию последствий грехопадения), но Каин не стал принимать этого горького лекарства и обосновался в Енохе. Таким образом, каинова урбанистическая ретерриториализация оказалась противна Божественному замыслу (кажется, Он вообще не слишком любит неподвижность, постоянство и гвозди).
Как соотносятся эти соображения с идеей Нового Иерусалима в христианской эсхатологии? Не является ли эта перспектива обещанием окончательной ретерриториализации всего сущего?
Мы убеждены, что нет: скорее, Град Божий станет полной концептуальной деконструкцией Града Человеческого, которая разрушит все барьеры, мешающие потоку бесконечного становления. Город больше не будет скрепляющим мир гвоздём, который вбит в него каиновым молотком. Хайдеггер пророчил нам, что всякий молоток будет сломан, и город (мир) раскроется в своей сияющей неинструментальной множественности, в своей беззаконной динамике, в бесконечной фазе омега-тестирования.
В Воздушным Городе, в Надмосковье, который осы берут с собою в полёт, мы осмеливаемся опознавать чертёж такого Града Небесного — абсолютно контингентного живого мира, в котором нет ни начала ни конца, ни контента ни контейнера, ни печали ни воздыхания.
