7. Низколетящая скоростная бесцельность
Бег трусцой в лесу, который в велнес-кругах иногда называют «лесными ваннами», полезен, так как вызывает выброс эндорфинов, стабилизирует уровень дофамина, улучшает память и внимание, даёт возможность отдохнуть от всякого антропогенного и техногенного.
Осы заменяют бег скоростными полётами на малой высоте между деревьями. Конечно, такие практики вполне экстремальны, но неверно считать их просто адреналиновым аттракционом — скорее, что-то вроде медитации на проницаемость границ между субъектом и объектом, которая тем очевиднее, чем выше скорость и чем гуще лес. Пределы живого существа обычно обозначены инстинктом самосохранения, удерживающим его от того, чтобы перестать быть живым: превозмогая этот инстинкт, осы просачиваются в пространство леса и устанавливают с ним как бы симбиоз.
Для большинства из горожан лес так или иначе представляет собой Gestell, «постав» (как это перевёл Бибихин), супермаркет пользы: лес как место для прогулок, или лес как услада для глаз, или лес как место, где легко дышится, или лес, который можно художественно осмыслить в тексте, и из которого можно наделать бумаги, на которой этот текст будет напечатан, и так далее. Даже для условного шамана лес это бизнес-центр, где он налаживает взаимовыгодное партнёрство с духами. Gestell — это делёзианская машина, производящая неиссякающий поток потребления мира.
Оса, c ужасной скоростью летящая сквозь лес, взаимодействует с ним самым прямым, интимным и опасным образом. Она не столько извлекает пользу из него, сколько играет в догонялки, салочки и вышибалы сил и потенциалов: уворачивается от деревьев, огибает неровности рельефа, распугивает птиц и зверей.
Так воплощается делёзианский концепт «тела без органов», которое определяется не функциями обладания, контроля или потребления, но лишь своей чистой интенсивностью [4, 5]. Не «лес для прогулок», не «лес для полётов» — а «лес для бытия». Не «оса как посетитель лесопарка», не «оса как потребитель адреналинового кайфа», не «оса как хозяин леса» — а «оса как танцовщица», «оса как искатель приключений», «оса как художник», ποιητὴσ (этим словом в христианских текстах обозначается Творец, и именно поэзис, ποίησις — это то, что Хайдеггер противополагает поставу: вхождение в присутствие, онтологическое возникновение, экзистенциальную распаковку). Постав не демонтируется поэзисом — поэт просто пролетел сквозь него.
«Только сделав ему тело без органов, вы избавите его от автоматизма и вернёте ему истинную свободу. И тогда он снова научится танцевать наизнанку, словно в бреду танцевальных залов, и эта изнанка станет его подлинным лицом», пишет Антонен Арто в манифесте «Покончить с Божьим судом» [1].
Летящая сквозь лес оса «танцует наизнанку». Она ориентируются в нём не через безопасное, отстранённое наблюдение, а через живую вовлечённость. Каждое дерево, каждый камень, каждое изменение направления ветра представляет для неё новый вызов, нового партнёра по танцу наизнанку, по спаррингу со «странным незнакомцем», по поединку с Чёрным рыцарем. Оса врастает в эту схватку всем существом и тем реализует идеал Арто, который звал к сырому, висцеральному, вязкому, нефильтрованному взаимодействию с миром.
Для тёмного эколога Тимоти Мортона, для психогеографа Ги Дебора, для объектно-ориентированного онтолога Грэма Хармана, для каждой из ос — лес (как и город, как и мир) есть нечто вроде шкатулки Лемаршана, желающей машины из франшизы «Восставший из ада». Не дай нам Бог собрать эту головоломку — ни радости, ни пользы, как известно из фильма, это никому не принесёт (но только ужас и страдания). Оса играет миром и собой как безделушками. Это игра без правил и без посюсторонней цели (Zweck), но с трансцендентным смыслом (Sinn). По Харману, это «эстетическое взаимодействие» — взаиморазрушительное и взаимосозидающее влечение, неудержимое и бескорыстное [14].
Какова цель жизни? Жизнь бесцельна. А её смысл? А смысл жизни в том, чтобы жительствовать. Жизнь — для красоты.
